Глава 7. «К каждому ключу есть замочная скважина»
Сал на секунду застыл, непонимающе всматриваясь в серое и безэмоциональное лицо Меган, а после переводя взгляд на усевшегося рядом с ним Терренса, что не постеснялся сесть прямо на больничную койку и продолжать отчаянно держаться за ослабевшую руку. По повисшей тишине в палате было ясно, что вопрос поставил в ступор всех, даже врача, посему все в открытую пялились на девушку, задавшую этот вроде и простой вопрос, на что она ответила мгновенно порозовевшими от стыда щеками и метающимися из стороны в сторону глазами. И как только она открыла рот, дабы дёргано объясниться, резко заговорил Терренс, перед этим устремив взгляд на врача:
- К-как долго братику нужно будет находиться в больнице? – его голос был заплаканным и грустным, а пальцы с нервозно оплетали чужую ладонь. За окном шумел сильный ветер, и пыльное покрытие дороги то и дело тучами врезалось в стекло, создавая шум, похожий на гром. – С ним ведь н-ничего очень серьёзного не произошло?
Холодные айсберги ярких голубых глаз Салли быстро наполнялись теплотой от такого переживания за его здоровье, да и в целом в сторону Терренса. Он всегда был маленьким братиком, чутким и нежным, как только-только распустившийся бутон до безумия красивой чёрной розы, с глубокого детства был похож на верного пёсика с добродушной улыбкой, что любит ластится к мягкой ладони и тереться о ноги. Да и весь внешний его вид об этом говорил: в выразительном взгляде двух изумрудов читалось искристое счастье, как только в поле зрения появлялся старший брат, улыбка кончиками губ тянулась персиково-розовой линией по всему лицу даже в самые трагичные и грустные моменты – неизменный оптимист, объятия тонких рук и в принципе достаточно костлявого и худощавого тела всегда до крышесности тёплые и уютный, будто трогаешь не пятнадцатилетнего подростка, а большую грелку, пахнущую дешёвым гелем для душа и дезодорантом с запахом морского бриза или цветочков. Сал всю жизнь уважал младшего брата и даже отчасти видел в нём самого себя, но более позитивного, верящего в светлое будущее и теорию «сегодня всё плохо, но завтра будет лучше». Сам же он таковым не был, пусть и прикидывался очень жизнерадостным ребёнком, хотя… кто знает, может и это маленький Терренс у него перенял?
«Каким бы странными этот парниша не казался, внутри он всегда был отважным малым, способным на многое, о чём я даже подумать не осмелюсь», - Сал с уверенностью бы так сказал, если бы его попросили коротко описать своего брата, ибо так и вправду было всегда: пока десятилетний Фишер боялся бегать по рыхлой после дождя земле и, веселясь, собирать длинных червяков, пятилетний Терренс уже был перемазан грязью до подбородка и в обеих руках держал по паре розовых беспозвоночных; пока двенадцатилетний Сал не осмеливался сказать рассказать маме, что случайно разбил её любимую чашку, семилетний Эддисон гордо признавал свою вину, прося прощения и кое-как соединяя супер-клеем осколки. Младший брат – тот, кого нужно защищать, оберегать и лелеять, но в такие моменты, как сейчас, Сал чувствует, будто всё наоборот, и его семья печётся о нём больше, чем он сам о ней. Неожиданно для самого себя, в углу левого глаза стали собираться кристальные слёзы, кои он намеренно хотел убрать улыбкой, но ничегошеньки не получилось – эти он только привлёк внимание остальных.
Терренс вновь заговорил, но уже более уверенным тоном, с нотками мягкого, но настойчивого приказа:
- Могу я попросить Вас, доктор, и тебя, Меган, оставить нас наедине?
Кеннет слегка опешил, но, почувствовав, какая благосклонная аура исходит от парня, он решил, что всё-таки стоит дать им поговорить, поэтому, безмолвно открыв дверь палаты и попустив перед собой девушку, он вышел и напоследок кивнул Салли, словно позволяя что-то. Тот непонимающе уставился на захлопнувшуюся дверь, а после перевёл взгляд на брата, что дрожащими руками закрывал лицо, заходясь в тихом плаче. На душе снова заскреблись кошки, и единственное, что Сал решил верным сделать: успокаивающие погладить Терренса по голове, аккуратно зарываясь в угольные волосы длинными пальцами, и пошептать что-то на подобие «тише».
- Да не переживай ты так. Я ведь жив, - он снова осторожно приподнялся и, окутав рукой чужие плечи, прислонился щекой к тёплому виску и коротко поцеловал парня в короткие пряди. – Успокаивайся, ну же.
Но, кажется, он не хотел этого, пока чувствовал заботливую ладонь на своей спине, а насыщенно-голубые волосы щекочут его ладони, прикрывающие красные от слёз глаза и от смущения щёки. Не хотелось портить момент, потому что сердце болезненно трепетало, отдаваясь в ушах гулом кипящей крови, а в кончиках пальцев – неприятным покалыванием, что сродни тонким лезвиям, подбирающимся к душе. Отчаянно и бесповоротно в сердце снова и снова пробуждалось первозданное чувство, такое колющее до дрожи, пробирающее мерзкой болью каждый закоулок рассудка, горячо обдающее глаза кипятком, скатываясь солёными слезами, что так и пачкали чистый облик, будто выворачивая все тайны наружу. Холодно и жестоко это чувство убивало изнутри, мучило и приголубливало в слишком надрывные моменты, когда громкий плач никак не скрыть, а из горла вырываются простодушные стоны боли. Терренс чувствует это каждый чёртов день и с наступлением завтрашнего дня уже проклинает себя.
В палате вдруг повеяло леденящим и будоражащим морозом, пробирающимся под кожу паразитами, аккурат выедающими тело и обнажающими все слабости человеческого естества. Сал, отлепив голову от вспотевшего виска и медленно спустив ладони к чужим ладоням, упал на койку и скривился от жуткой боли, что вдруг пронзила всю ногу и теперь медленно перебиралась выше. Было странное ощущение чьего-то присутствия, манящего и дурманящего, из-за чего в глазах потемнело, а силуэт брата стал постепенно размываться в большое мыльное и тёмное пятно с двумя выразительными зелёными точками-огоньками. Сухие губы самовольно зашептали какие-то слова, какие уж – он и не помнил, потому что светлый рассудок разъединился с сознательными действиями, судорожно проникающими под ладони.
Всё длилось секунду: темнота, фальшивое падение, немеющие конечности и закатывающиеся за веки глаза с дрожащим фантомом отсутствующих ресниц. А потом резкий вдох, продолжительный кашель и хрустящие костяшки на руках, при звуке каждого из которых Терренс буквально подпрыгивал на месте, утирая дрожащими пальцами влагу на щеках.
- К-как часто у тебя такое происходит? – надорванный голос звучал в атмосфере палаты как-то неестественно, смешивался с глубокими вдохами и выдохами Салли, что ещё пару секунд после приступа недоумённо хлопал глазами, утыкаясь взглядом в неровный потолок.
- Раз в пару месяцев, бывает чаще, бывает - реже, - спокойным тоном ответил парень, одновременно с этим шарясь пальцами по тонкому одеялу, будто выискивая что-то.
Терренс запнулся в попытке что-то сказать и устало опустил голову на чужой, еле вздымающийся живот.
- Почему… почему они происходят? Почему т-ты никогда о них не рассказывал? После ч-чего они начались? – вопросы сыпались на голову парня, подобно булыжникам, сброшенным с обрыва, но он даже не морщился: терпеливо слушал, отел ответить, но подходящих слов для ответа не находилось. Потому что их не было.
- На всё я могу ответить одинаково: я не знаю. Терренс, прошу, давай не будет говорить об этом сейчас, я не хочу об это то, что вспоминать – я не хочу об этом даже думать. Вот тут больно сразу, понимаешь? – указав пальцем на сердце, Сал перевёл взгляд на брата, что жалостно метался глазами по всей палате, но вовсе не хотел останавливаться на нём, намеренно избегая. Это утомляло. – Ложись, - чуть подвинув плечо, он приглашающе махнул ладонью, и тело подростка покорно улеглось рядом, пусть и не в специальной одежде, явно в пыли, но это сейчас и на йоту не волновало. – Давай помолчим, как делали это в детстве. Помнишь?
Терренс безмолвно кивнул, утыкаясь носом в тёплое плечо и украдкой наблюдая за отсутствующими на родном лице эмоциями. Только вымученная улыбка, прикрытые небесно-голубые очи, сияющий в подступающем сумраке шрам и обветренные губы, шелушащиеся и покусанные до маленьких ранок, раскинутые по подушке и груди сине-голубые пряди, на ощупь очень мягкие и шелковистые, редко дёргающийся кадык. Всё казалось болезненно-прекрасным, и Терренс тонул в этой «неправильной» красоте, запечатанной глубоко-глубоко, перемотанной и спрятанной. Тяжело выдохнув, он закрыл глаза, слепо нашёл рукою свободно лежащую рядом ладонь Салли и переплёл с ней пальцы, что легко поддались невинному жесту. Улыбнулся горько, с привкусом металла на языке, а потом вдруг почувствовал у себя на лбу нежный поцелуй с капающими слезами.
- Я безумно рад, что ты у меня есть, Терренс. Я люблю тебя, брат, всем сердцем люблю.
***
Тем временем в коридоре у палаты стояла звенящая тишина: Кеннет нетерпеливо ходил из стороны в сторону, нервно перебирая пальцами, а Меган безразлично всматривалась в экран своего телефона, иногда поднимая глаза на напряжённое лицо врача. Её губы выразили раздражение, поэтому она снова вернулась к дисплею гаджета и продолжила тыкать пальцем короткие сообщения неизвестному никому отправителю. Холод гулял под ногами, лаская ступни и редко поднимаясь к потолку, тем самым развивая фиолетовые волосы и щекоча пухлые щёки девушки. Атмосфера, мягко говоря, неприятная.
- Сал и его брат близки? – вдруг спросил Кеннет, усаживая на хилый стул рядом с Меган и складывая ладони «башенкой».
Она удивлённо изогнула бровь, косясь подозревающими глазами на врача и закидывая телефон в карман, будто заранее готовясь к длинному разговору.
- Ну, они определённо лучше общаются между собой, чем со мной, но, думаю, Сал любит меня так же, как Терренса. А тебе то что? – за продолговатым окном в конце коридора крылья шуршали птицы, отчаянно дерясь длинными перьями между собой.
И Меган вдруг задумалась: а что, если она действительно права? Что, если этот любимый всеми Терренс смутился после её вопроса не просто так? Что, если…
- Да так, просто интересно, - её прервал голос, и она, помотав головой и зажмурив глаза, отбросила всё ненужное из мыслей. – Где ваши родители? – почему-то Кеннет был взволнован, спрашивая такое.
Боль в голове, перемешанная с воспоминаниями, пронизала каждый нерв, от чего пальце мелко-мелко затряслись, но девушка вовремя убрала руки в карманы серой растянутой толстовки с броской и яркой надписью, вероятно, на латыни. Всем в их семье сложно об этом не то, что говорить – просто вспоминать и думать об этом мучительно, уничтожающе больно, будто сердце обливают раскалённой ртутью, а лёгкие наполняются её пара стремительно быстро, вызывая тошноту и мерзкий металлический вкус на языке.
- Я не хочу об этом говорить, ясно? – резко ответив, Меган пронзающим взглядом испепелила врача, на что то лишь грустно улыбнулся, запрокидывая голову назад и упираясь макушкой в ледяную стену. Руки расслаблено покоились на коленях, грудь размеренно вздымалась, а под подбородком вдруг показалась яркая красная татуировка простого ключа, но, кажется, гравированного какой-то надписью или мелкими символами. По бледной шее быстро скользнула капля пота, и Меган вдруг поняла, что рассматривает человека слишком явственно, посему сразу же отвернулась, потупив взгляд на какой-то плакат на стене.
Кеннет запоздало извинился, поднимаясь со стула, и тихо постучал в дверь палаты, слабо ту приоткрывая и вдруг замечая спящего на койке рядом с Салли парня, а после и молчаливый жест быть тише. Он кивнул, осторожно проходя в комнату, направился ближе к капельнице, дабы проверить всё ли хорошо, осмотрел катетер, мерно вливающий в организм парня лекарство, бережно и тихо разузнал об общем состоянии пациент и, придвинув стул ближе к кровати, принялся рассматривать пострадавшую ногу. Было странно, что больной гемофилией имеет такую быструю регенерацию, да и в целом это удивляло, но ещё страннее было то, что с таким сильным кровотечением парня успели довезти до больницы и вытащить с того света, учитывая его проблемы со свёртываемостью крови. Врач решил шёпотом спросить:
- Вы же понимаете, что когда к Вам придут на перевязку, его, - мистер Фелпс указал на тревожно посапывающего Терренса пальцем, - выгонят?
- Я разбужу его до этого момента, не волнуйтесь, - махнув рукой и так же шёпотом ответив, Сал чуть сильнее сжал чужие пальцы в своей ладони. – Меган ещё не ушла? – врач отрицательно помотал головой. – Позовите её в палату, пожалуйста, мне нужно поговорить с ней.
Кивнув, он удалился из прохладного пространства комнаты и, кажется, предупредил девушку о том, что нужно быть тише, перед тем, как войти. Но для этой особи предупреждения и законы ни к чему.
- Объяснись, - громко произнесла Меган, с грохотом вваливаясь в палату, на что Кеннет лишь обречённо вздохнул, а Сал раздражённо скривился, уже выжигая в сестре две дыры своим пронзительным и злостным взглядом.
- Сначала ты, Меган. Какого чёрта между вами двоими происходит что-то странное? То вы спокойно общаетесь между собой, то ты опять выкидываешь всякое, показывая всю свою стервозность и буквально задавливая мягкотелого Терренса, - девушка упала села на стул, на коем ранее сидел врач и, хмыкнув, улыбнулась. – Я жду твоих объяснений.
Ему не хочется видеть свою сестру такой. Такой похожей на Эшли в последние годы. Такой кардинально меняющейся девочкой-подростком, пропадающей неизвестно где после школы, обозлённой и нахальной, будто всё вокруг её раздражает. Даже семья, даже родная квартира, даже… он.
Она молчала, продолжая метаться взглядом по палате, лишь изредка останавливаясь на спящем брате – тогда её глаза становились намного злее, словно пропитывались ужасным чувством ненависти, берущим корни с глубочайшего детства. Сал не понимал: почему, зачем, как, виновен ли он в этом, виновен ли Терренс, и виновна ли она сама. Его глаза всё ещё блестели от слёз, а щёки неприятно стягивали солёные потёки, размазанные по коже, а руки почему-то начинали дрожать. Снова видеть, как один член семьи отдаляется, но уже не резко, а постепенно, намерено-медленно убивая в душе маленькую частичку счастья, безумно больно, сродни скользящему по груди ножу.
- Не вижу причин для объяснений, я такая же, как раньше. А вот ты, братик? Ты разве не поменялся, не скрываешь от меня и Терренса что-то?
Сглотнув гнусный ком нервов, он почувствовал ежедневно преследующее его чувство вины, что раздирало изнутри, проникая в мозг длинными иголками. Меган всегда была умной и хитрой, знала, на какие точки нужно давить, чтобы выбить из колеи, чтобы кровь вскипела, но это не всегда играло ей на руку.
- Вам достаточно знать то, что вы оба знаете. Я содержу вас до совершеннолетия и помогаю после, люблю и оберегаю – этого разве недостаточно? – голос срывался, то превращаясь в шёпот, то переходя на отчаянный крик, из-за чего Терренс вдруг лениво разлепил глаза, пытаясь сфокусировать замыленный обзор на людях рядом с ним. Но получалось откровенно плохо, поэтому он снова закрыл глаза и попросил несуществующих святых о том, чтобы всё было хорошо.
Она не видела или… не хотела видеть в глазах Салли то, что в них на самом деле было. Не слышала или не хотела слышать, что он ей отчаянно пытается доказать. Меган не понимала или не хотела понимать своего старшего брата. Чувство, что это расстраивает, подбиралось незаметно, вкрадчиво, отравляюще медленными токсинами, пьянящее запахом конфет, в одной из которых был не сахар, а цианистый калий. Сал чувствовал это, но вовсе не хотел.
- Вполне, но ты же знаешь, что скрывая горькую правду и подкармливая нас сладкой ложью, ничегошеньки хорошего взамен не получишь? – он согласен, поэтому откидывает голову на подушку, прикрывая веки, и кивает. – В чём проблема просто рассказать о том, откуда ты берёшь деньги кроме как с соревнований? Что мешает тебе рассказать, зачем нужен гитарный чехол, в котором нет гитары и даже намёка на музыкальный инструмент? Почему тебе так сложно просто всё нам рассказать? Ты думаешь, мы не выслушаем, не поможем? – Меган говорила правильные вещи, но в таком неправильном тоне, что раздражение из-за этого накатывало только с большей силой.
- В том то и проблема, что вы не сможете помочь мне. Никак. И не простите, если объяснюсь. Лучше живите пока в неведеньи, чем прямо сейчас узнаете, кто я такой на самом деле.
- Я ухожу. И Терренс тоже, - немного помолчав, она продолжила: - Сал, мы же переживаем за тебя. Любим. И ты, вероятно, тоже, но… ответь лишь на один вопрос: ты бы хотел, чтобы мы когда-нибудь всё узнали?
Сал, широко раскрыв глаза, непонимающе уставился на сестру, а потом неожиданно отвернулся, засматриваясь на спящего Терренса. Ему больно, но боль – лишь признак того, что он всё ещё жив. А, значит, это о чём-то да говорит.
- Да. Но определённо точно не сейчас.
- А если я или он узнаем об этом сейчас?
- Тогда я просто буду просить Господа Бога, чтобы вы оба нашли в себе силы меня простить, - по щекам медленно скатывались кристальные слёзы, голос становился тише, а паршивое чувство разрывающегося в клочья сердца твердело в груди, как остывающая сталь.
Насильно подняв брата с кровати и воспользовавшись его сонностью, Меган ушла, бросая на Салли осуждающе-грустный взгляд и громко вздыхая. А он лишь смотрел в размытое изображение за окном, силясь закрыть незакрывающиеся глаза и безнадёжно улыбаясь.
Глава 8. «Один из моих друзей»
Погрязнуть в пучину мыслей, при этом вполне осознавая, что происходит вокруг – мельтешащие медсёстры, залетающий через приоткрытое окно ветер, резкий запах обезболивающего – самое паршивое, что могло произойти в этот момент. Навязчивые и нежеланный идеи проникали в рассудок украдкой, медленно, но верно подбираясь всё ближе и ближе, уволакивая в крепкие, убийственный объятия. Вместо рук – бесформенное и расплывчатое нечто с кольями вместо пальцев, вместо ног – бесчувственные, онемевшие куски мяса, непригодные к движению и нормальному существованию, вместо головы – тяжёлая чугунная наковальня, к которой стремительно приближается сварочный аппарат, а вместо желания поскорее умереть и отбросить чувство вины, выедающее мозг порционно – жгучее желание жить, подняться с кровати, зарабатывать деньги на любимом деле, переставая убивать других людей, пусть и виноватых в чём-то, и саморазрушаться до белеющих пятен перед полуслепыми глазами и покалывающего сердца, гулким лепетом напоминающее об отголосках кислого прошлого. Жить достаточно тяжело, и понимать это стоит. И Сал понимал, до дрожи в коленях понимал, потому что каждый чёртов день нужно приносить в пустынную квартиру еду и средства для выживания, каждый чёртов день превращать в цикличный, вечно повторяющийся ритуал, каждый чёртов день видеть лица брата и сестры, кои, вероятно, едят мало для своего возраста, не могут показать друзьям новую и стильную одежду – только трижды заштопанные штаны и парочку дешёвых футболок из секонд-хенда, не едят на прогулках большущие шары сахарной ваты или по пять шариков цветного мороженого в чёрной вафле, не могут расставить на хилых полках в своей комнате фигурки любимых персонажей из аниме, купить что-то с названием их любимой музыкальной группы, обнимать по ночам длинную дакимакуру. От этого сердце щемило болезненно, эхом стучась по внутренностям и рассыпаясь мерзким звоном в ушах. Ему хотелось плакать , плакать от своей собственной ничтожности, усталости беспомощности, и слёзы текли горячими потоками по вискам, впитываясь потом в раскинутые по подушке волосы. У него никогда не появлялось мысли о суициде, как о спасении от всего лишнего в жизни, что не даёт спокойно вдохнуть горячий летний воздух или открыть глаза, стоя под ливнем. Почему? О причине этому он никогда особо-то и не задумывался? Не хочется умирать? Есть, ради кого жить? Месть? Простое желание побыть чуть подольше в этом, пусть и гнилом, но всё-таки интересном мирке? Если бы Сал смог дать ответ на этот вопрос, он уже давно бы лежал на дне какой-нибудь реки или висел в крепко затянутой петле. Но он всё ещё лежит под раздражающей капельницей, с катетером в вене, в сухих слезах, с горько поджатыми губами и пустотой в сердце, постепенно распространяющейся по всему естеству, подобно ядовитому дыму.
В детстве какой-то мальчик из средней школы дразнил Салли тем, что называл его шлюхой. Никто не знал причины этой клички, и сам паренёк в том числе, но многие склонялись к тому, что это из-за достаточно длинных волос и, по стереотипу, женской одежды, которую Сал не прочь был носить в школу: воздушные белые блузы с широкими рукавами и элегантным воротником, брюки свободного кроя в пастельных тонах, а позже, когда решился на пирсинг ушей, ещё и милые серёжки – от гвоздиков в форме синих орхидей до массивных кристаллов на тоненьких цепочках. Честно говоря, парню было не всё равно, ибо это естественно, если человек обижается на ругательства, адресованные в его сторону, тем более, если это такое непристойное слово. Кличка не приелась: за Салли вступились одноклассницы и, по слухам, даже побили того мальчугана, что, собственно, начал всю эту кашу. Все вроде спокойно выдохнули: «В нашей школе мы скажем твёрдое "нет" гендерным стереотипам, сексизму и неравенству!» - с гордостью говорил директор, и все кивали, соглашаясь, хлопали в ладоши, повторяли красноречивую фразу. Сал никогда не был активистом в школе: любил конкурсы, но брал участие в них неохотно, сам не вызывался стать членом каких-то кружков или секций, никому не говорил, что с удовольствие поёт и рисует, учит стихи напамять и всё подобное в этом роде. Чаще всего на всевозможные олимпиады и состязания его тащили либо подруги, либо добродушные преподаватели, разглядевшие в простых рисунках на полях тетради от скуки на уроках что-то необычное, а в тихом бубнёже под музыку из наушников – странную мелодичность и музыкальный слух у выделяющегося на фоне остальных учеников паренька.
Друзей у Салли было много, потому что душа экстраверта требовала кучу знакомств, общения и тактильности, следственно, он это и получал за счёт интересно построенной речи, неординарной внешности и до жути доброй души, местами даже слишком. Конечно, не обходилось и без предательств: наивность и радушность играли с парнем злую шутку, поэтому временами приходилось терять людей из широкого круга товарищей, но это не влекло за собой ужасных последствий в виде стресса, меланхолии и большой грусти – Сал выпускал людей из своей жизни так же легко, как и впускал, поэтому горевал по людям, что в конечном итоге оказали не такими белыми и пушистыми, каковыми были изначально, не долго. Только вот горький осадок естественно оставался на душе и при любом удобном случае (а таким преимущественно было кратковременное одиночество) вылезал наружу, как желчь, которую хотелось поскорее сплюнуть. «Чем больше человек копит в себе плохого, тем быстрее он сам превращается в плохого человека», - часто повторяла ему мачеха перед тем, как уложить спать и уйти на работу, но он пропускал это мимо ушей, самонадеянно ожидая, что вся тонна горького осадка в его душе рано или поздно просто исчезнет, бесследно рассосётся и никак не выйдет наружу, дабы повлечь за собой не очень хорошие последствия. Однажды Салли обманули и выставили виноватым в ситуации, о которой он даже не знал – он впитал это в себя, подобно губке, вскоре забыл. Потом его «случайно» толкнули, и он упал, содрав колени в кровь – впитал, обработал раны и принял недостающий фактор свёртываемости крови, забыл. Назвали скучным и выскочкой – впитал, пересмотрел, реально ли он таким является, забыл. Впитал зло, забыл зло. А потом зло стало превращаться в бомбу замедленного действия, что вот-вот взорвётся, но каждый раз её что-то сдерживает: Эшли поддержала и утёрла слёзы, мачеха и отчим обняли и успокоили, маленькие Терренс и Меган аккуратно схватили за пальцы и звонко засмеялись, широко улыбаясь пока беззубыми ртами, память об отце сдерживала в узде, помогала одолевать внутренних демонов.
Сал любил гулять с друзьями, веселиться, шутить и петь дуэтом с одним своим другом, вглядываясь в блестящие на солнце карие глаза. Любил обнимать своих друзей, считал их крепкой второй семьёй, любил кричать о том, как сильно он их любит, рисовать их портреты мелом на асфальте, рассказывать о них сестре, что иногда насмешливо цыкала и щёлкала его по лбу, напоминая, что нужно быть таким доверчивым и мягкотелым по отношению к людям. Не веря (или не желая верить), что слова Эшли могут когда-нибудь оказаться правдой, парень продолжал быть универсальным другом: поддерживал, помогал, вдохновлял (по крайней мере, думал, что может кого-то вдохновить), соблюдал границы личного пространства, не надоедал постоянными рассказами о себе, больше слушал собеседника. И его безумно радовало, что на это всё есть отклик, такой же сердечный, такой же эмоционально-пёстрый, как и его отношение к людям. Сал любил своих друзей, надеясь, что его любят так же.
Сал любил вспоминать детство. А оно не любило вспоминать его.
Воспоминания рассыпались гладкими чёрными жемчужинами в мыслях, вкраплениями въедаясь в рассудок и ими же скатываясь с уголков глаз, увлажняя и большой шрам на половину лица, и постельное бельё на больничной койке. Пожирающая пустота всё-таки стремительно подбиралась к мозгу, аккурат за секунду распространяясь с артериальной кровью в связке.
Раздался тихий, но настойчивый стук в дверь, и Сал уж подумал, что в такой поздний час к нему только доктор может прийти, но нет – в дверном проёме с усталым выражением лица стоял Эйприл и дрожащими руками сжимал ручки наполненного чем-то пакета. Он медленно подступил к кровати, не выжидая разрешения, поставил пакет на прикроватную тумбочку, что, казалось, стоит в этой палате уже лет пятьдесят, и, пододвинув стул для посетителей поближе, уселся рядом с парнем.
- Твоё состояние улучшилось? – неуверенно спросил Эйприл, всматриваясь в расслабленное и влажное лицо Айсберга. Он выглядел очень растерянным и одновременно с этим слишком собранным: в отсутствующем взгляде читалась только пустота, холод и мрак, рассеивающийся светом, коий исходил от тёплого и заботливого соперника. Его длинные пальцы осторожно вытерли свежие потоки слёз, на что в ответ ему лишь благодарно кивнули, а после губы стали шевелится.
- Зачем ты пришёл? – хриплый голос убивал что-то внутри, руша всю уверенность так же, как волны рушат песочные замки на берегу. – Я ведь всего лишь твой соперник, - на нижнем веке задержалась солёная капля, позже скатываясь по виску вниз. – Почему ты хочешь мне помочь? – он повернулся к Эйприлу и отчаянно заговорил, будто это решит все проблемы в его жизни.
- Потому что ты мой друг, - с запинкой произнёс парень, хватая чужую ладонь и сжимая её в своей. – Потому что тебе больно, а я не люблю смотреть, как люди страдают, - Сал замотал головой в отрицающем жесте и будто саркастично улыбнулся сам себе – на самом же деле эта улыбка была пропитана болезненным зноем, который Эйприл без труда увидел за пеленой горячих слёз, самовольно катящихся по его щекам. – Потому что я переживаю за тебя. Не только как за своего соперника, а и как за обычного человека, с которым я хочу бок о бок стоять на старте, с которым я хочу вместе шутить, в глазах которого я хочу видеть прежний восторг и немного, совсем чуть-чуть пугающий азарт к гонкам.
Он говорил, говорил, говорил, и Сал вдруг почувствовал, что он впитывает это в себя так же, как впитывал злобу и ненависть других людей в детстве, как накапливал их годами, как боролся с ними в особенно паршивые моменты. А сейчас ему не нужно этого делать, потому что впитывается не негатив, а добрые слова поддержки, что подобно чудодейственному средству из сказок, лечат его душу, исполосанную жуткой усталостью от всего в этом мире. Но не очередная ли это иллюзия?
- Ты же знаешь, что мы не друзья, так почему приводишь это, как аргумент? – вдруг серьёзно спросил Айсберг, сжимая чужую руку, но всё равно не со злостью, а только с непонимание и слабым раздражением, что кислой карамельной патокой разливалось в нависшем тучей воздухе между ними. – Ты не знаешь, какую музыку я люблю, не знаешь, почему я делаю то, чего совсем не хочу делать, не знаешь, какая у меня любимая книга, какие люди меня злят, кого я ненавижу, а кого люблю.
- Для того чтобы быть друзьями, не обязательно всё это знать, - снова утерев слёзы на лице больного, он и сам почувствовал, как с его подбородка падают крупные капли. – Друзья – это люди, с которыми ты имеешь неразрывную душевную связь, с которыми комфортно говорить обо всём, от бессвязных и тупых шуток до обсуждения проблем глобального потепления.
Почувствовав облегчение моральное, но не физическое, Сал глухо застонал, сжимая ладонь Эйприла уже из-за боли, пронзающей всё тело. Он тихо сквернословил, зная, что это никак не поможет.
- Откуда… ты это знаешь? – с трудом выдавливая из себя слова, спросил Айсберг и зажмурил глаза, попутно откидывая голову на подушку.
- У меня никогда не было друзей, и это то, как я вижу настоящую дружбу. Это то, что я чувствую к тебе, даже не зная всех подробностей твоей жизни.
На душе вновь стало тяжело: Салли искренни не хотел обидеть Эйприла своими словами, задеть или что-то подобное – он просто не понимает, почему с ним так хотят дружить. Должно же быть наоборот, потому что это Эйприл – кумир Айсберга, это Айсберг должен восторгаться сильным и прекрасным велосипедистом с навыками, отточенными за годы кропотливой работы над собой, это Айсберг должен хотеть с ним дружить, общаться, подражать, и никак иначе. Это он является фанатом, желающим стать таким же сильным и уверенным, а не наоборот.
Сал никогда не плакал из-за физической боли, ран, увечий, даже из-за своего шрама он не плакал – просто принял, как должное, понимая, что менять что-то бесполезно, так же, как и лить по этому слёзы. Слёзы не отмотают время назад, не заживят кровоточащие раны, но сотрут с кожи фиолетовые синяки, не уберут противные ожоги, не вернут прежнее зрение, не заставят руки не так сильно дрожать, не излечат неизлечимые болезни. Но слёзы помогают заживлять раны на душе, глубокие царапины и рваные борозды, смывают с сердца боль, обиду, горечь утраты, чувство жгучей вины, смывают не бесследно, но, хотя бы, приносят чуть меньше боли, чем её могло бы быть.
Им обоим холодно, несмотря на достаточно тёплый вечер, поэтому Сал потянул тонкое одеяло ближе к голове, а Эйприл продолжил осторожно держать его за руку, впитывая белый с золотистыми краями свет, который другим кажется беспроглядным мраком.
- А у тебя есть друзья? – шёпотом спросил парень, засматриваясь на голубые пряди, что мирно покоились на шрамированном лбу. Ему показалось, что если он заговорит громче, вся хилая атмосфера странного уюта рухнет, как карточный домик.
- Да, - с задержкой ответил Айсберг, переводя взгляд на потолок. – Один замечательный друг, которого я знаю… хм, лет с пятнадцати, да, именно так. Он… - мечтательно начал он и почувствовал, как к щекам приливает алая краска, а пальцы начинают подрагивать то ли от холода, то ли от волнами накатывающего смущения.
- Расскажи, какой он, - немного грустно произнёс сидящий рядом с ним, будто мечтал оказаться на месте человека, о котором так восторженно говорит его друг.
- Ох… - Сал прикрыл глаза и улыбнулся завороженно, словно готовясь очень много говорить очень хорошего о несомненно прекрасном человеке. – Он безумно интересный собеседник, то есть, понимаешь, я могу говорить с ним буквально на любую тему, и вовсе не важно, осведомлён в этой теме он или я. Мы можем говорить часами без остановки, чаще всего ночью, потому что это единственное время, когда мы оба свободны. Он… умеет слушать, но при этом никогда не молчит, если ему есть, что сказать. Он всегда указывает на мои ошибки, просчёты, никогда, прямо вот никогда не жалеет меня. Сочувствует, но не жалеет. За это я его уважаю больше, чем самого себя, - приглушённый тон голоса летал в атмосфере палаты легко и мягко, размеренное сопение Эйприла как-то даже вписывалось в этот монолог, а Сал продолжал говорить так же восхищённо, от чего по коже бежала странная дрожь… ревности? – Он знает обо мне всё, я знаю всё о нём. Идиллия нашего общения в том, что мы не скрываем друг от друга абсолютно ничего, между нами нет тайн, понимаешь? – ему кротко кивнули, щекоча подбородком живот, потому что голова парня уже лежала на его одеяле. Он ухом чувствовал дыхание Айсберга и пытался запомнить это в мелочах. Каждый момент с другом в таком уединении стоит отдельного места в памяти. – Он добрый, сильный, уверенный в себе, всегда достигает своих целей, какими бы сложными они не казались. Он всегда вдохновлён чем-то и всегда воодушевлённо рассказывает об этом. Мы без неловкости и зазрений совести можем поныть друг другу, пожаловаться на проблемы, обсудить что-то, чтобы хотя бы на мизерную кроху времени забыть обо всём дерьме, что окружает нас в этом жестоком реальном мире, обо всех сложностях и конфликтах. Нам комфортно вместе, - с выдохом произнёс Сал и повернулся на Эйприла, что во время всего рассказа не сводил с него пристального взгляда. Рука потянулась к немного запутанным каштановым волосам, что шоколадом разливались на тонком синем одеяле, пальцы бережно провели по макушке, и на лице появилась блаженная улыбка.
Повисла тишина, но она не напрягала, наоборот – лечила, аккуратно вливаясь вместе с лекарством в вену, от чего тело медленно расслаблялось, лицо застывало в жесте неги, а конечности иногда сводило приятными судорогами, от чего они ещё несколько секунд безостановочно дрожали.
- А как он выглядит? Как его зовут? – сонно спросил Эйприл, а после увидел искажённое какой-то неясной эмоцией лицо Айсберга. Это насторожило его достаточно сильно, что приподняться и склониться к нему ближе.
- Я не знаю.
- То есть? Это как? – с глазами, полными непонимания, снова спросил парень и вгляделся в постепенно опускающиеся уголки губ, что перед этим образовывали жизнерадостную улыбку.
- Мы общаемся письмами по электронной почте. Мы поклялись друг другу, что никогда не будем пытаться найти друг друга, узнать имя, увидеть лицо. Нам комфортно самостоятельно стоить в голове образ собеседника в зависимости от его настроения и других факторов, которое можно разглядеть в обычных словах. Нам комфортно общаться в неком режиме «инкогнито». Это сильнее обычного доверия.
Вскоре Эйприл уснул под размеренную и тихую речь, что, по сути, не имела никакого смысла – пустая болтовня, созданная лишь для убийства времени, вооружения вокруг себя безопасного кокона, в который не проникает въедливая тишина. Сал убрал свою руку из мягких волос, в последний раз проведя по ним ладонью, скользнув к щеке и коснувшись её лишь кончиками пальцев. Остановившись на мягкой коже, он задумался над тем, что этот загадочный Эйприл, кумир уже как пять лет, интригующий своей силой и целеустремлённостью, абсолютной непобедимостью и при этом не съеденной гордынею душой, реально может быть его другом. Даже не зная о том, что ему нравится по вечерам перечитывать «Портрет Дориана Грея» Оскара Вайда, слушать группу Квин и плакать после в миллионный раз просмотренного фильма «Горбатая гора». Даже не зная, почему он делает то, чего вовсе не хочет делать. Даже не зная, что он давно в тайне считает его своим другом.
- Надеюсь, мне никогда не поступит сигнал убить тебя. Потому что я бы не хотел потерять одного из моих друзей.
1 2 3 4 5